Святитель Феогно́ст, митрополит Киевский и всея Руси
Память 14 марта / 27 марта
Св. Пётр, дав Ивану Даниловичу своё согласие быть погребённым вместо Владимира в Москве, оставил через это как бы завещание своим преемникам, чтобы они утвердились на жительство вместо первого в последней. Однако это своего рода завещание имело характер только приглашения и нисколько не обязательства, так что могло быть исполнено преемниками, начиная с непосредственного или первого из них, а могло быть и вовсе не исполнено. Между тем для московского князя в его государственных интересах было чрезвычайно важно, чтобы случилось так, как он желал, потому что пребывание митрополитов в его удельно-стольном городе представляло бы собой решительное обеспечение успеха явившейся у него мысли о возвышении своего удела на степень наследственного великого княжения. Надеяться на то, чтобы митрополит, присланный на место св. Петра из Греции и Грек, оказался именно таким человеком, какой быль желателен, т. е. который бы согласился содействовать новым политическим стремлениям Ивана Даниловича, конечно, было очень ненадёжно. И князь со св. Петром решились на смелое дело: обходя великого князя, они избрали в будущие преемники второму из них своего человека, некоего архимандрита Феодора*.[*Об избрания св. Петром на своё место архимандрита Феодора говорит неизвестный автор первого его жития (готовясь испустить дух, умиравший св. Пётр «рече преподобному архимандриту Феодору, его же воименова на митрополию: «мир ти, чадо, аз почити хощу»). Киприан, как человек пришлый и не сочувствовавшей избранию митрополитов в самой России, умалчивает об этом весьма важном обстоятельстве. Кто такой был архимандрит Феодор, остаётся неизвестным. Если бы можно было принять уверение летописей, что Даниил Александрович, основав в Москве Данилов монастырь, учредил в нём архимандритию: то следовало бы думать, что Феодор был архимандритом именно этого Данилова монастыря; но сомнительно, чтобы Даниил Александрович учредил в своём монастыре архимандритию. Затем, в северной Руси (кроме Новгорода) были тогда два архимандрита: владимирский Рождественского монастыря и ростовский Петровского монастыря; первый был архимандрит именно митрополичий, а второй чужой епархии, почему и представляется вероятнейшие думать на первого. Могло быть, впрочем, ещё так, что сам св. Пётр перед своей смертью дал сан архимандрита игумену Данилова монастыря (только в 1330 году архимандрит дворцового Спасского монастыря, перемещённый, по словам летописей, в этом году из Данилова монастыря, назывался не Феодором, а Иоанном).]
Но смелость не имела на этот раз того успеха, которым она иногда сопровождается: архимандрит Феодор не был поставлен патриархом в митрополиты и на место св. Петра был прислан из Константинополя Грек Феогност. Нам не известна история устранения Феодора от кафедры митрополии. В Константинополе, несмотря на два, только что перед тем бывшие, случая поставления митрополитов из природных Русских, не могли иметь охоты поступать таким образом; а поскольку неприятная просьба шла не от самого великого князя, а помимо него от князя удельного: то она и могла быть отстранена патриархом. Но необходимо думать, что, во всяком случае, помешал исполнению просьбы великий князь, – второй сын тверского Михаила Ярославича Александр Михайлович. Избрание кандидата в митрополиты московским князем было посягательством на его, великого князя, права, и при этом посягательством, которое было рассчитано именно против него: естественно, что он должен был со всей решительностью восстать перед патриархом против искания князя московского. (Очень может быть, что Александр Михайлович противопоставлял кандидату Ивана Даниловича своего собственного кандидата, но что патриарх отстранил и его, не желая между двумя соискавшими места кандидатами оказывать предпочтения одному).
На счастье Москвы, которой суждено было стать собирательницей Руси, дело её не пропало и с устранением её кандидата от кафедры митрополии. Перед самым прибытием на Русь нового митрополита Иван Данилович успел сесть на стол великокняжеский вместо Александра Михайловича (в конце 1327 – в начале 1328 года) и встретил нового митрополита не как удельный князь московский, а как великий князь русский. В воле нового митрополита было принять или не принять московские требования Ивана Даниловича; но, не принимая требований, он сделал бы своим врагом великого князя. С другой стороны, этот великий князь был государственный человек далеко не рядовой, следовательно, – как можно предполагать, обладал способностью убеждения и привлечения к себе людей не совсем обыкновенной. Как бы то ни было, новый митрополит изъявил готовность быть помощником Москвы в её государственных стремлениях и таким образом, заменяя своего предшественника, явился тем, чего Москва желала и искала. «Прииде, говорит о Феогносте московский летописец, на великий стол на митрополью, на Киев и на всю Русь, таже прииде в Володимер и в славный град Москву, пречистой Богородице Успению и к чудотворцову гробу Петрову, и на его место седе и в его дворе нача жити, милость Божия с ним и пречистыя Богородицы и великого чудотворца Петра молитва и благословение: иным же князем многим не много сладостно бе, еже град Москва митрополита имяше в себе живуща». Другие князья весьма поняли, какой смысл и какое значение могло иметь переселение митрополитов в Москву на жительство.
Феогност был поставлен в митрополиты русские или в конце 1327 или в начале 1328 года, ибо в Мае месяце второго года он был уже в России.
По прибытию на Русь он не проехал прямо на север, но остановился на юге, в волынской земле. В Мае месяце 1328 года он поставил здесь двух епископов – владимирского и галицкого, причём, участниками его в поставлении новых епископов были существовавшее или прежние епископы: перемышльский, холмский, луцкий и туровский, иначе сказать – все наличные епископы галицко-волынской Руси. Считая вероятным думать, что епархии галицко-волынские подчинены были ведению митрополита литовского, поставленного в 1316–1317 году, нужно будет понимать дело так, что Феогносту при вступлении его на кафедру удалось достигнуть того, чтобы митрополия литовская была закрыта. А что при этом вступлении Феогноста на кафедру по всей вероятности была закрыта митрополия литовская, если и не входили в её состав епархии галицко-волынские, следует из того, что в числе епископов, участвовавших в поставлении новых епископов, мы видим епископа туровского, епархия которого в государственном отношении, как сказали мы выше, по всей вероятности, уже принадлежала тогда Литве. Акты патриархии константинопольской дают знать, что в Апреле месяце 1329 года находился в Константинополе митрополит литовский. Считая вероятным сейчас сказанное, до́лжно будет предполагать, что митрополит литовский, кафедра которого была закрыта при поставлении Феогноста в митрополиты, явился в Константинополь, чтобы хлопотать о новом её открытии*. [*В Январе месяце 1327 года, т. е. тотчас после смерти св. Петра, мы видим митрополита литовского в Константинополе, – Acta Patriarchat. Constantinop., I, 143. Конечно, он приезжал в Константинополь по каким-либо делам своей митрополии, но по каким именно и не находилась ли поездка в какой либо связи со смертью св. Петра, к сожалению, совершенно ничего не можем сказать.]
После неизвестно сколь продолжительного пребывания в южной, волынской, Руси, Феогност в том же 1328 году прибыл на север, чтобы, согласно исканию великого князя Ивана Даниловича, стать вслед за св. Петром митрополитом именно московским.
Изъявив свой готовность быть помощником Москвы в её государственных стремлениях, он явился помощником весьма ревностным, так что в этом качестве приобрёл полное право на её благодарность, подобно своему предшественнику св. Петру и подобно своему преемнику св. Алексию.
Москва задалась высокой мыслью, поставив себя на место Владимира, сделаться столицей наследственного великого княжения; между тем она была до тех пор городом очень бедным. Так как соответствующая положению внешность одинаково необходимым образом требуется, сколько от людей, столько же и от городов: то князья московские, если они серьёзно помышляли сделать свой столицу столицей великого княжения, должны были позаботиться, чтобы сделать из неё в отношении к внешности город более или менее соответствующей роли, к которой она предназначалась. К заботам об этом и побудил митрополит Феогност Ивана Даниловича тотчас же по своему прибытию в Москву, причём и сам принял деятельное участие в их осуществлении. В древнее время как везде, так в частности и у нас на Руси, благоукрашение городов составляли храмы или церкви. У нас на Руси церквами, благоукрашающими города, считались церкви каменные, в отличие от церквей деревянных, каковыми были обыкновенные наши церкви. О благоукрашении Москвы церквами каменными и до́лжно было позаботиться, чтобы выдвинуть её из ряда городов бедных и сделать городом великолепным в тогдашнем смысле, достойным стать столицей великого княжения. Строение церквей каменных и началось в Москве тотчас же по прибытию в неё митрополита Феогноста, причём он сам не только явился помощником великого князя, но и взял на себя инициативу. На другой год после своего прибытия, в 1329 году, он построил в Москве две каменные церкви – Иоанна Лествичника* и апостола Петра (поклонения честных его вериг**; в следующем 1330 году великий князь заложил третью каменную церковь – св. Спаса в своём домовом или придворном Спасском монастыре***; спустя четыре года после этого, в 1333 году, великий князь построил ещё одну каменную церковь – архангела Михаила****. [*В последующее время над церковью Иоанна Лествичника была устроена колокольня (потому, что на колокольни ходят по лестницам?), отчего она стала называться церковью «Ивана святого под колоколами»; в настоящее время она под колокольней кремлёвских соборов, которая от неё получила название Ивановской. В 1326 году у Ивана Даниловича на память Иоанна Лествичника (30 Марта) родился сын Иван (Воскресенская летопись): вероятно, что по этому случаю и построена наша церковь. **Церковь ап. Петра была построена не как самостоятельная церковь, а как придел к церкви Успения Божией Матери, в которой был погребён св. митрополит Пётр (с северной стороны. Была построена или потому, что поклонение веригам ап. Петра (16 Января) было, может быть, днём ангела св. Петра, или потому, что придел поклонения веригам находился в константинопольской св. Софии, см. Паломник Антония по изданию Савваитова, col. 63). ***Ныне – придворный собор Спас на Бору (находящийся во дворе дворца.– В летописях говорится, что при этом и основан был монастырь Иваном Даниловичем; но монастырь упоминается ранее, под 1319г., в рассказе о привезении в Москву из Орды тела Михаила Ярославича). ****Ныне – Архангельский собор. Существовала ли прежде каменной деревянная церковь архангела Михаила, это составляет вопрос и более вероятно, что не существовала. Никоновская летопись уверяет, что Данило Александрович и Юрий Данилович погребены в церкви архангела Михаила. Но Данило Александрович погребён в Даниловом монастыре, a Юрий Данилович – в церкви св. Димитрия, которая после составляла придел Успенского собора (см. в летописях о построении нового Успенского собора под 1472г.).] Таким образом, в самом непродолжительном времени после прибытия Феогноста в Москву, благодаря ему и его влиянию, в ней явилось пять каменных церквей, считая с той церковью Успения Божией Матери, которая была заложена перед смертью св. Петра и в которой он был погребён. Этим числом пяти каменных церквей Москва не сравнялась по их количеству с Владимиром; а поскольку все церкви, не исключая и церкви Успения Божией Матери, были по своим размерам весьма скромные, то вовсе не сравнялась с ним и по качеству церквей: но, не успев достигнуть ещё этого, она всё-таки сразу достигла того, чтобы решительно выдвинуться из ряда других городов владимирской или суздальской Руси. Теперь, заявляя свои высокие притязания, она вовсе не могла уже казаться смешной по несоответствию её притязаний с её внешностью*. [*Спустя 11 лет после построения церкви архангела Михаила, в продолжение 1344–1345 годов, все пять каменных церквей были расписаны стенным письмом, которое было произведено отчасти мастерами греческими, отчасти собственными русским. Об этом нарочито скажем ниже, в отделе о храмах и богослужении.]
При мощах св. Петра начали совершаться чудеса с самой минуты его погребения. Князь Иван Данилович приказывал записывать чудеса и ещё прежде прибытия Феогноста на Русь, будучи побуждаем – с одной стороны, конечно, непосредственным желанием прославить чудотворца, а с другой стороны, несомненно, и государственными целями прославить Москву, удостоившуюся получить явный знак Божий к себе благоволения в том, что почивший в её стенах святитель сподобился получить от Бога дар чудотворений, посылал записи о чудесах во Владимир, чтобы они прочитывались с амвона в кафедральной митрополичьей церкви и таким образом становились известными всей Руси*. [*См. первое житие св. Петра, принадлежащее неизвестному. Что ещё до прибытия Феогноста, ясно из того, что во Владимире записи о чудесах читал ростовский епископ Прохор, очевидно, заменявший не прибывшего ещё митрополита и, во всяком случае, умерший до прибытия Феогностова. (В некоторых списках жития великим князем называется Иван Данилович, но это ошибка или ошибочная поправка вместо: Александр Михайлович).] Чудеса продолжали совершаться при мощах св. Петра и после прибытия Феогностова на Русь. Митрополит, конечно, не мог отнять у мощей дара чудотворений; но он очень мог не позаботиться о торжественной канонизации чудотворца. Феогност, побуждаемый, с одной стороны, желанием воздать должное угоднику Божьему, явно прославленному Богом, а с другой стороны, несомненно, побуждаемый и желанием содействовать прославлению Москвы, поспешил торжественным и формальным образом причислить Петра к лику святых. Чтобы придать акту этого причисления или канонизации возможно бо́льшую торжественность и твёрдость, что́ также имело значение в видах политических, митрополит не совершил его сам собой, как это делалось у нас дотоле и на что имел он право, а испросил разрешение на него у патриарха. Сохранилось до настоящего времени послание к Феогносту константинопольского патриарха Иоанна Калеки от Июля месяца 1339 года, в котором патриарх благословляет митрополита причислить Петра к лику святых. В своём послании патриарх пишет митрополиту: «Получили мы писание твоего святительства с извещением и вместе, удостоверением о бывшем пред тобой архиерее той же святейшей церкви, что по смерти он прославлен от Бога и явлен истинным угодником Его, так что от него совершаются великие чудеса и исцеляются всякие болезни. И мы возвеселились о сем и возрадовались духом и возслали Богу подобающее славословие. А поскольку твое святительство и от нас искало наставления о том, что́ до́лжно учинить, с таковыми святыми мощами, – (то отвечаем) и сам ты знаешь и не не ведаешь, какого чина и обычая держится в подобных случаях церковь Божия; получив твёрдое и несомненное удостоверение касательно и сего (святого), твоё святительство да поступает и относительно его всецело по тому же уставу церкви: почти и ублажи угодника Божия песнопениями и священными славословиями и предай сие на будущие времена, в хвалу и славу Богу, прославляющему прославляющих Его». Канонизация св. Петра имела ту особенность, что при этом мощи его не были изнесены из гроба, но по-прежнему остались сокрытыми в нём.
Несомненно, что эта канонизация имела для Москвы чрезвычайно важное политическое значение. Из очень длинного ряда русских митрополитов за трёхсотлетнее существование русской церкви св. Пётр, благоволивший избрать Москву местом своего обитания, был первый, удостоившийся торжественного церковного прославления: в этом могли видеть явный знак особенного Божия к ней благоволения, предназначившего ей исключительный жребий*. [*В Степенной книге читаем: «Аще и мнози беша пресвященнии митрополиты, иже преже (святителя Петра) престол руския митрополия украшаху, от первого в Киеве граде святейшего митрополита Михаила и до Максима митрополита, иже соверша житие во граде Владимире, ихже числом 23, – вси же сии пресвященнии митрополиты многи труды и подвиги показаша и многи добродетели к Богу стяжаша и вси поспешением Святого Духа церковь Христову непорочно сохраниша и слово истинны божественныя благочестно исправиша, и аще тако святии быша, овии же от них и чудес дарования от Бога прияша, а ещё же и получиша небесныя почести кождо противу труду своему: на земли же ни един от них не сподобися получити в день памяти их празднества и торжественнаго блаженства, дóндеже благоволи Бог прейти и утвердитися киевской и владимирской державе в боголюбивом граде Москве, идеже тогда державствова великий князь Иван, рекомый Калита, по отце своем блаженном Данииле Александровиче; и тогда благоволением Божиим прииде во град Москву сий Божий человек, великий во святителех, Петр, с нимже вкупе и Божия благодать совниде, якоже сам пророче и благослови сий Божий святитель, его же и сам Бог прослави паче всех преже его бывших руских митрополит», – I, 409.] Вместе с тем, имея в стенах своих чудотворные мощи новопрославленного святителя, Москва необходимо должна была привлекать к себе взоры всей северной Руси. Вообще, гроб св. Петра, после того, как он, Пётр, был канонизован, стал твёрдым краеугольным камнем для неё в её стремлениях к политическому возвышению.
Прибыв на Русь и утвердив своё постоянное пребывание в Москве, митрополит Феогност на другой год после прибытия, в 1329 году, по примеру своих предшественников Кирилла и Максима, а вероятно, – и св. Петра, ходил в Новгород для его посещения.
Во время своего пребывания в Новгороде он должен был оказать политическую услугу великому князю Ивану Даниловичу. В Тверь в 1327 году приехал ханский посол (Шевкал), который сам лично и через свою свиту страшно утеснял жителей; дело дошло до открытого возмущения со стороны последних и произошедшая между Тверичами и Татарами резня окончилась тем, что посол ханский был убит, а все бывшие с ним Татары были перебиты. Тверской князь Александр Михайлович, бывший в то же время и великим князем владимирским, допустив сделать это (а может быть, и сам это устроив), бежал из Твери и укрылся в Пскове, а хан (Узбек), страшно разгневанный поступком Тверичей, отдал великое княжение Ивану Даниловичу и потребовал от нового великого князя, чтобы он представил ему Александра Михайловича. Иван Данилович в сопровождении других князей и Новгородцев отправился под Псков доставать тверского князя. Но Псковичи решительно не хотели выдавать Александра Михайловича. Тогда Иван Данилович обратился с просьбой к митрополиту, чтобы он наложил на тверского князя и на Псковичей церковное отлучение. Как видно из рассказа летописей, митрополиту, только что прибывшему на Русь, не хотелось начинать своей деятельности таким печальным действием, как церковное отлучение*; но, в конце концов, он был вынужден исполнить требование великого князя. [*Иван Данилович и другие, бывшие с ним, князья «начаша увещевати и молити пресвященнаго митрополита Феогноста, дабы отлученьем и запрещением связал» Александра Михайловича, – Никоновская летопись III, 153.] Александр Михайлович, не желая, чтобы из-за него тяготело на Псковичах церковное отлучение, удалился от них в Литву к Гедимину, а митрополит после этого снял с Псковичей отлучение.
Возвратившись из Новгорода в Москву и совершив в ней, или, может быть, отчасти в ней, отчасти во Владимире, в течение последних месяцев 1329 года – первых месяцев 1330 года, поставления трёх новых епископов (ростовского, суздальского и тверского*, Феогност опять отправился в южную, волынскую, Русь, чтобы отсутствовать из Москвы на довольно продолжительное время. [*См. указанные выше греческие записи о поставлении митрополитом Феогностом епископов. Места поставления в записях, к сожалению, не обозначаются; но гораздо вероятнее думать, что поставления указанных трёх епископов совершены в Москве или во Владимире, чем в Новгороде.] Из актов патриархии константинопольской видно, что в Апреле месяце 1331 года находился в Константинополе митрополит галицкий, а из актов, относящихся к нашей церковной истории, видно, что в Августе месяце 1331 года находился при митрополите Феогносте епископ галичский, участвовав в поставлении им одного нового епископа (черниговско-брянского. Два эти известия необходимо понимать и примирять таким образом, что в Апреле 1331 года епископу галичскому удалось достигнуть того, чтобы открыта была митрополия галицкая, но что весьма скоро за этим, к Августу месяцу того же года, по стараниям Феогноста, опять была закрыта. Это открытие галицкой митрополии и эти старания об её закрытии, нет сомнения, и заставили Феогноста предпринять путешествие в галицко-волынскую Русь и пробыть там довольно долго, с Марта-Апреля 1330 года до Апреля-Мая 1332 года.
Виновником настоящего, весьма недолго продолжавшегося, отделения галицко-волынской Руси в особую митрополию с гораздо бо́льшей вероятностью должен быть считаем Гедимин литовский, чем великий князь галицкий, которым в 1331 году был последний князь из дома Романова Юрий Андреевич, ибо тот Романович представляется государем настолько слабым, настолько, так сказать, одной тенью государя, что усвоять ему искание для себя отдельного митрополита весьма маловероятно. Что касается до Гедимина, то он мог действовать или сам непосредственно или через своего сына Любарта, по христианскому православному имени Димитрий, который с 1320 года сидел на уделе в волынском Луцке, доставшемся ему после его тестя Льва Юрьевича, младшего брата великого князя Андрея, отца нашего Юрия II. Ответ на вопрос: почему Гедимин хлопотал о восстановлении митрополии галицкой, а не своей литовской, может быть дан без затруднения. В Константинополе гораздо легче было добиться восстановления митрополии галицкой, чем митрополии литовской: как дают знать греческие акты, император и патриарх константинопольские, один раз открыв митрополию литовскую, не хотели больше открывать её, потому что христиан в самой Литве было весьма мало, и что они удобно могли быть заведуемы соседним епископом русским.
Во время пребывания Феогноста в южной Руси, вслед за тем, как 25 Августа 1331 года он поставил во Владимире Волынском новгородского архиепископа Василия, присылали к нему посольство Псковичи, с просьбой поставить им своего особого епископа. После отбытия митрополита из Новгорода тверской князь Александр Михайлович, ушедший из Пскова в Литву, снова возвратился в Псков, с тем, чтобы сесть в нём на княжение в качестве подручника Гедиминова. Псковичам, отторгавшимся от Новгорода в отношении государственном, очевидно, желательна была отдельность от него и церковная, и они, избрав кандидата в отдельные епископы псковские некоего монаха Арсения, отправили его к митрополиту с просьбой о поставлении. Просьба была настоятельно поддерживаема Гедимином и всеми князьями литовскими. Но Феогност, отчасти, вероятно, не желая оскорблять Новгородцев и их владыки, а отчасти, вероятно, потому именно, что исполнение просьбы соответствовало бы видам литовским, отказал в ней Псковичам, причём, как нужно думать, мотивировал свой отказ Гедимину чем-нибудь благовидным, т. е. приводил какое-нибудь каноническое основание для отказа.
Из галицко-волынской Руси Феогност не возвратился прямо в Москву, но предпринимал ещё путешествие из неё в Константинополь. Достигнув закрытия открытой было митрополии галицкой через своих послов к императору и патриарху, он, вероятно, находил нужным своё собственное путешествие к ним по той причине, что не были совсем устранены или явились новые опасности для восстановленного единства митрополии.
Возвратный путь из Константинополя в Россию, и именно в Москву, митрополит держал через Орду. Может быть, ему нужно было видеть хана, которым был тогда знаменитый Узбек, для каких-либо дел церковных; может быть, он имел поручения к хану из Константинополя; а может быть, наконец, и то, что он шёл через Орду просто потому, что через неё лежала одна из дорог, по которым ему нужно было возвращаться из Константинополя на Русь, и, как кажется, одна из дорог, по которой наиболее ездили. В Москву митрополит прибыл весной 1333 года*. [*Что в 1333 году, это говорят многие летописи; что весной, это дают знать некоторые хронографы, по которым митрополит, прибыв в 1338 году из Орды, закладывал в этом году в Москве церковь архангела Михаила.]
В 1341 году произошла в Орде смена ханов: умер сейчас помянутый Узбек и на его место вступил сын его Чанибек (Джанибек)*. [*Чанибек, как замечали мы выше, вступил на ханский престол не непосредственно после Узбека, а после весьма недолгого сидения на нём своего старшего брата Тинибека.] Так как Узбек при своём вступлении на престол узаконил, чтобы митрополиты являлись к новым ханам за получением утвердительных ярлыков, то Феогност должен был предпринять путешествие в Орду к новому хану для сейчас помянутой цели (в 1342–43 году). Это его путешествие в Орду едва не имело для церкви весьма печальных последствий. Когда он находился у хана, какие-то русские люди наговорили на него последнему, что он много бесчисленно имеет дохода и злата и сребра и всякого богатства и что поэтому весьма справедливо было бы, чтобы он платил в казну ханскую ежегодную дань*. [*Никоновская летопись III, 179. В Новгородской летописи сказано, что наговорили хану на митрополита калантаи (напечатано: Калантай). Так как по Гаммеру «калан» значит подать (Geschichte d. gold. Horde, S. 217, примечание 6), то калантаи должно значить: сборщики податей.] Неизвестные русские люди, наговорившие хану на митрополита, были, вероятно, какие-нибудь удельные князья, потому что митрополит, представлявший собой исключительного сторонника и друга великого князя, должен был иметь между первыми врагов и недоброжелателей; а поводом к наговору могло послужить то, что Феогност, как мы имеем некоторые основания думать, действительно был человек, нарочито заботившийся об умножении митрополичьих доходов и в бо́льшей или меньшей мере преданный печальной страсти сребролюбия. Внимая наговорам, хан потребовал от митрополита, чтобы он обязался платить ему ежегодную дань, – с себя, подразумевается, и со всего духовенства. Но если, действительно, правда, что Феогност накликал было беду на русскую церковь своей заботливостью об умножении митрополичьих доходов; то он же сумел и предотвратить от неё беду. Несмотря ни на какие угрозы и старания ханских чиновников, через которых ведено было дело, он решительно отказал в предъявленном ему требовании. Хан золотоордынский, конечно, был деспот; но, во-первых, хан Чанибек был из числа деспотов лучших*; во вторых, и деспоты иногда уступают, когда против них твёрдо борются законом. [*Наши летописи отзываются о нём: «бе сей царь Чанибек Азбякович добр зело ко христианству, многу лготу сотвори земле рустей», – Никоновская летопись III, 209.] У Монголов со времён Чингисхана существовал органический государственный закон, находившийся в знаменитой Ясе (как называлось собрание законов, изданное Чингисханом), что духовенства всех вер должны быть свободны от даней. Нет сомнения, что, опираясь на этот закон, митрополит и успел отстоять неприкосновенность прав русского духовенства. Всё-таки, однако, он не просто взял, а должен был купить себе победу: на подарки хану, ханше и их чиновникам он должен был истратить шесть сот рублей (каковая, на первый взгляд небольшая, сумма на самом деле составляет немалую сумму шестидесяти или более тысяч нынешних кредитных рублей. По всей вероятности, значительная часть из этой суммы досталась жене хана знаменитой Тайдуле, ибо она, в знак своего благоволения к митрополиту, дала ему свой собственный ярлык сверх ярлыка хана – своего мужа: приобретение Феогностом благоволения этой ханши должно быть считаемо большим добром, извлечённым из худа.
При вступлении на кафедру Феогносту удалось закрыть открытую было митрополию литовскую; в 1331 году ему удалось закрыть вторично было открытую митрополию галицкую: но эта последняя митрополии спустя шесть лет после 1331 года вновь была открыта. В акте константинопольской патриархии, не имеющем даты, но который должен быть относим ко второй половине 1337 – к началу 1338 года, значится находящимся в Константинополе митрополит галицкий, – и к этому 1337–1338 году и должно быть относимо третье открытие митрополии галицкой*. [*Правда, что император Иоанн Кантакузин и патриарх Исидор в своих грамотах о закрытии третьей галицкой митрополии относят её открытие во времени происходивших в Константинополе смут, каковые смуты, состояв в междоусобной войне между матерью малолетнего императора Иоанна Палеолога и правителем государства, последующим соимператором Иоанна, самим нашим Кантакузиным, начались в Октябре 1341 года. Но до́лжно думать, что император и патриарх только сваливают вину на смуты, чтобы представить открытие галицкой митрополии делом предосудительным (в действительности, между смутами и открытием митрополии нельзя усматривать никакой внутренней связи).] История этого открытия также совсем не известна, как и предшествующих двух. Во всяком случае, что касается до государя, которому должны быть усвояемы старания об открытии митрополии: то из трёх государей, между которыми в 1337–1338 году были разделены Галиция с Волынью и вся юго-западная Русь, старания должны быть усвояемы Гедимину с его сыном Любартом, ибо третий государь, – мазовецкий княжич Болеслав Тройденович, получивший в качестве женинова наследства именно в 1337 году собственную Галицию, помышлял не о том, чтобы восстановить последней митрополии, а чтобы ввести в ней католичество. Эта третья галицкая митрополия существовала до Августа месяца 1347 года, т. е. в продолжение 10 или 10 с небольшим годов*. [*Король польский Казимир, просивший в 1370 году у патриарха константинопольского особого митрополита для Галиции, писал в своей к нему об этом грамоте: «От века веков Галич слыл митрополией во всех странах и был престолом митрополии от века веков: первый митрополит вашего благословения Нифонт, второй митрополит Пётр, третий митрополит Гавриил, четвёртый митрополит Феодор, – у Павлова ibid. col. 126. Принимая Нифонта за первого галицкого митрополита, поставленного в 1303 году и разумея под Петром митрополита всея России св. Петра, который был послан в Константинополь ставиться в отдельные митрополиты галицкие, относительно Гавриила и Феодора можно думать, что их нужно поставить одного на место другого и что второй из них был митрополит 1331 года, так как мы положительно знаем из греческих записей о поставлении Феогностом епископов, что митрополит 1331 года назывался Феодором, а первый – митрополит 1337–1338 года.]
В греческих актах о закрытии митрополии сообщаются официальные сведения о пределах, которые она имела, именно – она обнимала Галицию, Волынь и юго-западную литовскую Русь. Епархии, принадлежавшие к ней, именуются: владимирская, холмская, перемышльская, луцкая и туровская. В государственном отношении область митрополии, как мы сказали сейчас выше, не принадлежала какому-нибудь одному владетелю, а разделялась между тремя владетелями или слагалась из трёх частей, принадлежавших разным владетелям: Галиция сначала имела собственного государя в лице помянутого Болеслава Тройденовича, а потом сполна или не сполна досталась королю польскому. Государем Волыни был, одну часть её получивший по наследству, а другую захвативший силой, сын Гедиминов Любарт; государем третьей части Руси, входившей в состав митрополии, был великий князь литовский*. [*После великого князя галицкого Юрия Львовича, погибшего в конце 1315 года при обороне города Владимира от Гедимина, остались два сына Андрей и Лев, из которых первый занял престол великокняжеский во Львове (составлявшем тогдашнюю столицу великого княжения), а второй сел на уделе в Луцке. Льву Юрьевичу, умершему до 1320 года, как принимают – в 1319 году, наследовал на уделе луцком зять его, муж его дочери, Любарт, сын Гедимина. После Андрея Юрьевича, умершего в 1324 году, остался сын Юрий, который, быв бездетным, занимал престол до 1337 года и на котором кончился ряд или пресёкся род князей галицких. Юрию Андреевичу наследовал Болеслав Тройденович, сын польского мазовецкого князя Тройдена, мать которого, а жена Тройдена, была дочерью или Юрия Львовича или Андрея Юрьевича. После смерти Болеслава, за приверженность к католичеству, а, может быть, и за другое что отравленного галицкими боярами 25 Марта 1340 года, собственной Галицией овладел король польский (в продолжение 9 лет до 1349 года боровшийся с упорными возмущениями, – Длугош), Волынью Любарт Гедиминович со своими братьями (cfr договор сыновей Гедимина с королём польским, напечатан в Актах Западной России т. I, № 1), а западной Русью, так сказать, надволынской, насколько она ещё не была покорена великими князьями литовскими, овладели эти последние. В Литве на престоле великокняжеском до конца 1341 года сидел Гедимин; Гедимину наследовал сын его Евнутий, который в 1345 году согнан был с престола своим братом, знаменитым Ольгердом.] В сведениях, которые сообщаются актами относительно области митрополии, есть один непонятный для нас пункт. В числе епархий митрополии поименовывается епархия туровская; а так как область туровская в государственном отношении, несомненно, принадлежала тогда Литве, то из этого, несомненно, следует, что и литовская или принадлежавшая Литве Русь входила в область митрополии. Между тем в числе епархий митрополии не упоминается другая литовско-русская епархия полоцкая. Вероятнейшей причиной умолчания представляется нам следующее. В канцеляриях императорской и патриаршей не было известно, какие епархии входили в состав митрополии галицкой, открытой в 1337–1338 году; но в них известно было, какие епархии входили в состав митрополии галицкой, открытой в первый раз, в 1303 году. Предполагая, что состав епархий митрополии, открытой в 1337–1338 году, был тот же, что́ митрополии, открытой в 1303 году, канцелярии и перечисляют в актах те епархии, которые составляли митрополию 1303 года. А так как епархия полоцкая не входила в состав митрополии 1303 года, то по этой причине её и не значится в числе епархий митрополии 1337–1338 года.
В актах сообщается нам нечто и из внутренней истории митрополии, именно – патриарх в своём постановлении об её закрытии разрешает и соборно снимает церковное запрещение, которое произнесено было против епископов и других лиц, не хотевших повиноваться митрополиту*. [*В Памятниках Павлова col. 38. Постановление говорит в данном месте не совершенно ясно, так что не видно, кем именно произнесено было отлучение – митрополитом или патриархом. Подлинные слова постановления суть: «Мы (патриарх с собором) отменяем недавно состоявшееся, во время смут, при бывшем перед нами патриархе (Иоанне Калеке, который низложен был 2 Февраля 1347 года) соборное деяние о галицкой (митрополии), разрешая и снимая соборно произнесённое тогда против епископов и других лиц, не повинующихся галицкому митрополиту, церковное запрещение, как неправильно учинённое».– Епископ владимиро-волынский Даниил, который жил в Переяславле Залесском и который в 1344 году поставил в игумены преподобного Серия Радонежского, должен быть считаем одним из епископов, подпавших церковному запрещению митрополита или патриарха, и из-за вражды с митрополитом удалившимся в северную Россию.] Затем узнаём, что митрополит Феогност и прежде закрытия митрополии и при самом закрытии возводил на бывшего митрополита какие-то, к сожалению, остающиеся вовсе неизвестными, обвинения. Что вследствие этих обвинений император и патриарх решили по закрытию митрополии подвергнуть бывшего митрополита соборному суду последнего, и что патриарх призывал его на свой соборный суд. Император пишет в своей грамоте к митрополиту Феогносту: «Относительно галицкого митрополита моё царское величество определило, чтобы он прибыл сюда на суд по возводимым на него обвинениям, которые ты и прежде возбуждал против него и теперь опять возбуждаешь», и приглашает митрополита для предъявления обвинений патриаршему собору или явиться самому лично или прислать уполномоченных. Патриарх в своей грамоте к бывшему галицкому митрополиту пишет: «Против твоего святительства предъявлены обвинения, требующие соборного расследования, посему предписываем тебе предстать и явиться на наш священный и божественный собор, дабы по соборном исследовании тех обвинений состоялось, что́ признано будет канонически справедливым*. [*Ibid. col. 40. Весьма подозревается нам, что обвинение, которое возводил Феогност на митрополита галицкого до закрытия и после закрытия митрополии состояло в том, что митрополит галицкий, при содействии Гедимина, осваивал у него, митрополита всея России главный кафедральный город его митрополии Киев. Очень вероятно, что в 1337–1338 году, когда открыта была митрополия галицкая, Киев в государственном отношении уже принадлежал Литве, т. е. уже был завоёван Гедимином; но если ещё и не принадлежал Литве, то, во всяком случае, находился в такой вассальной от неё зависимости, которая делала возможным для митрополита галицкого его освоение у митрополита всея России, ибо в подобной вассальной зависимости, как это видно из рассказа Новгородской летописи о путешествии новгородского архиепископа Василия в волынскую землю к митрополиту для посвящения, Киев находился ещё в 1331 году. К подтверждению нашего подозрения, между прочим, служит то, что вовсе нет известий, чтобы Феогност хотя один раз был в Киеве. [Что митрополит Феогност или вообще не бывал в Киеве или не был в нём по своём прибытии на Русь (из чего первое следовало бы как вероятное заключение), об этом прямо, хотя неопределённо, говорит Типографская летопись: «В лето 6836 прииде на Русь митрополит Гречин, именем Феогност; той на Киеве не бывал», – стр. 82 sub fin..]]
Имеем некоторые сведения и о закрытии митрополии. В Никоновской летописи читается под 1347 годом: «Того же лета пресвященный Феогност, митрополит киевский и всея Русии, посоветова нечто духовне с сыном своим великим князем Семеном Ивановичем, и тако послаша в Царьград к патриарху о благословении»*. [*У Татищева вместо читаемого в Никоновской летописи читается следующее неожиданное: «Преосвященный Феогност митрополит име собор о делах духовных ко исправлению монастырскаго служения и служителей церковных; и уставиша начало года от Сентемврия 1 числа (что́ есть совершенная неправда), и списавше список посла князь великий Симион Иванович со архмандритом Рожественским в Царьград к патриарху, о благословении прося», – IV, 163, см. также I, 67, (из Татищева московский собор 1347 года и в Истории иерархии, – I, 264).] Под благословением, которое желали получить митрополит и князь от патриарха, вероятно, надлежит разуметь благословение 3 брака Симеона Ивановича, в который он вступил, отослав от себя вторую жену*; но вместе с просьбой к патриарху о благословении брака обращена была к императору с патриархом и просьба о закрытии галицкой митрополии. [*Первой женой Симеона Ивановича была княжна литовская Августа или Айгуста, наречённая в крещении Анастасией, с которой он был венчан зимой 1333 года и которая умерла 11 Марта 1345 года; второй женой его была Евпраксия, дочь смоленского князя Федора Святославича, с которой он венчался летом 1345 года и которую отослал назад к отцу в следующем 1346 году; третьей женой его была Maрия, дочь тверского князя Александра Михайловича, с которой он венчался в 1347 году.] Об этой последней просьбе император в своём хризовуле о закрытии митрополии говорит: «Тамошние (русские) христиане не терпят нарушения своего обычая (состоящего в том, чтобы быть им под паствой одного митрополита); вот и теперь об этом деле доносит моему царскому величеству благороднейший великий князь Руси кир Симеон и вместе с другими тамошними князьями просит, чтобы моим царским хризовулом (отделённые в особую митрополию) епископии снова подчинены были святейшей митрополии киевской, как было и прежде». Современный греческий историк Никифор Григора сообщает, что великий князь Симеон Иванович вместе с другими русскими князьями прислал императору Иоанну Кантакузину большую сумму денег на возобновление упавшей в 1345 году восточной апсиды константинопольской св. Софии. Принимая, что деньги были посланы именно в 1347 году или около 1347 года, не невероятно будет думать об их отношении к закрытию галицкой митрополии одно из двух, именно – или что они составляли благодарность за это закрытие или что закрытие последовало отчасти в благодарность за них*. [*В грамоте императора к Любарту дело представляется так, что будто епископ галичский возведён был в митрополиты помимо исканий его, князя, и что если он принял его, то лишь из благопослушания и покорности святой Божьей церкви, – у Павлова col. 34. Но необходимо думать, что это только греческая дипломатия не искал-де ты, князь, открытия митрополии, следовательно, нечего тебе огорчаться и её закрытием.]
Подобно трём своим после-монгольским предшественникам, Феогност предпринимал путешествия по своей митрополии: кроме посещения им Новгорода в 1329 году и кроме двух его путешествий в волынскую землю, мы знаем ещё из летописей и из сохранившихся исторических актов, что в 1340 году он был в Брянске, что в 1341 году он во второй раз посетил Новгород что в 1348–1349 году во второй раз путешествовал в волынскую землю (возвращённую ему в 1347 году) и что когда-то он был в Костроме (принадлежащей к его собственной епархии*). [*О пребывании в Брянске, посещении Новгорода и путешествии в Волынскую землю знаем из летописей; о пребывании в Костроме, – из грамоты св. Алексия на Червлёный Яр, напечатанной в I томе Актов Исторических, № 3, и перепечатанной в Памятниках Павлова, № 19. В Брянске митрополиту Феогносту, подобно тому, как это имело место со св. Петром, случилось быть во время крамолы, о чём в той же, что́ о св. Петре, Воскресенской летописи читается: «Тое же (1340 года) зимы, месяца Декабря 6, убиша Бряньцы Глеба Святославича, выведше из церкве святаго Николы; бе же в то время в Бряньсце и митрополит Феогност, и не возможе уняти их».] Но одно свидетельство о путешествиях Феогноста, которое мы имеем, даёт нам подозревать, что они служили не столько к пользе управления, сколько к отягощению духовенства. О приезде митрополита в Новгород в 1341 году Новгородский летописец говорит: «приеха митрополит Фегност Гречин в Новъгород с многими людми, тяжко же бысть владыце и манастырем кормом и дары». Т. е. митрополит требовал от архиепископа (с белым духовенством) и от монастырей слишком дорогих кормов себе и своей многочисленной свите и как себе, так и свите, слишком больших даров.
Во время бытности в Костроме митрополит Феогност держал собор. Но об этом соборе, кроме того, что им решён был спор между двумя епископами о границах епархий (рязанским и сарайским, более нам ничего неизвестно. По сообщению одной летописи, в 1353 году, незадолго до смерти Феогноста, был «снем на Москве (великому князю) Семиону (Ивановичу) и князю Константину Васильевичу (суздальскому) про причет церковный». Но о чём именно был снем или съезд, остаётся нам совершенно неизвестным. Возможно, что собор и снем сделали какие-нибудь важные постановления, которые весьма до́лжно было бы знать нам: но, как много раз говорили мы прежде и как не мало раз придётся сказать нам и после, летописцы наши ведут себя по отношению к церковным делам так, что теперешним историкам церкви остаётся только плакать...
В послесловии к одной рукописи, написанной при великом князе Иване Даниловиче Калите в 1339 году, утверждается, что «при его державе престали безбожные ереси». Если писец рукописи, обнаруживающий в своём послесловии (пространном) наклонность к сочинительству, просто-напросто не сочиняет ересей или же если он не разумеет под ересями чего-нибудь в несобственном смысле этого слова: то пока мы совершенно ничего не можем сказать о ересях, бывших при Иване Даниловиче и в первую половину правления митрополита Феогноста.
Мы говорили выше, что в правление св. Петра началась у нас обличительная проповедь против существовавшего у нас, вслед за Грецией, обычая взимания епископами платы за постановления в церковные степени. В правление митрополита Феогноста проповедь продолжалась. Известен в настоящее время сборник, составленный при Иване Даниловиче († 1340), который надписывается: «Книга, нарицаемая Власфимия, рекше хула на еретики, – главы различные от евангелия и от канон святых отец, в нихже обличения Богом ненавистных злочестивых духопродажных ересей». В сборнике, состоящем из 67 глав, сведены в одно место канонические постановления церкви и неканонические писания отцов против симонии или поставления на мзде. Цель сборника, как это ясно из его содержания, состоит в том, чтобы дать в нём противникам взимания платы за поставления паноплию или всеоружие для борьбы против обычая и против его защитников. К сожалению, мы не можем сообщить о сборнике ближайших сведений, потому что он известен нам только по весьма краткому описанию.
В правление митрополита Феогноста, в 1348 году, как сообщают наши летописи, русские наши богословы были вызываемы на международный диспут с богословами латинскими. Соседняя с нами Швеция, бывшая чрезвычайно преданной католичеству, вследствие возбуждений, деланных из Рима, решалась на такие попытки, как покорение нас, Русских, латинству силой оружия. Мы говорили выше, что поход Шведов на Новгород 1240 года, в котором они потерпели страшное поражение от Александра Ярославича Невского, был ничем иным как крестовым их походом на нас, предпринятым с сейчас указанной целью. Через столетие с четвертью после этого поражения Шведы надумали предпринять новый крестовый поход против России.
[В 1351 году папа побуждал Шведов к крестовому походу против Русских, см. его послание к архиепископу упсальскому от Марта месяца этого года у Тургенева в Historica Russiae Monimenta, I, 115.] Но на сей раз, как рассказывают наши летописи, прежде чем обращаться к оружию, они вызывали наших богословов на диспут с их богословами. В Новгородской летописи под 1348 годом читаем: «Магнушь, король свейской земли, прислал к новогородцем, рек: пошлете на съезд свой философ, (а) аз послю свой философ, дажь поговорять (чтобы поговорили) про веру; а аз то хощу слышеть, коя будет вера лучши; а иже (если) ваша будет вера лучши, ино аз иду в вашу веру, или пакы аще наша вера лучши, и вы пойдете в нашу веру, и будем вси за един человек, или не пойдете (а если не пойдёте) в единачьство, и аз хощу ити на вас со всею моею силою». Швеция имела в XIV веке некоторое образование, должна была иметь учёных до некоторой степени богословов, и нет сомнения, что король шведский был совершенно уверен в победе своего философа над философом русским. В Новгороде наоборот должны были очень хорошо сознавать, что нашим богословам вовсе не выйти победителями из предлагавшейся учёной битвы. Получив от короля вызов, новгородские власти, с тогдашним владыкой Василием во главе, устроили общенародное совещание и после совещания отвечали Магнусу: «аще хощеши уведати, коя вера лучши, – наша ли или ваша, пошли в Царьград к патриарху, зане мы прияли от Грець правоверную веру, а с тобою ся не спираем про веру». После отказа Новгородцев от прения о вере король действительно пошёл на них войной, но война была небольшая и имела благополучный для Новгородцев конец*. [*В наших летописях (Никоновской и Воскресенской под 1352г., – первая: III, 198, Степенная книга I, 484, cfr Карамзин. IV, примечание 348) читается рукописное или духовное завещание Магнуса, в котором он приказывает своим детям и своим братьям и всей земле свейской не наступать на Русь вопреки крестного целования: «занеже – говорит король – нам не пособляется», т. е. мы в своих нападениях на Русских не имеем успеха. Рассказав об этих неуспешных нападениях, начиная с того, которое было при Александре Ярославиче в 1240 году, Магнус говорит о себе, что после двух походов на новгородскую землю он потерпел страшное кораблекрушение, – что шведскую землю после того постигли всякие бедствия, а что у него самого Бог отнял ум, так что он сидел год в палате, будучи прикован к стене железной цепью. Из палаты меня вынял – говорит Магнус – сын мой Сакун, приехав из Норвегии; но когда он повёз меня в Норвегию, меня снова постигла буря и я на дне разбитого корабля плавал три дня и три ночи, пока не принесён был ветром под монастырь святого Спаса в Полную реку. (Полная река есть финляндская река Аура-юки, на которой стоит город Абов, см. Исследования русский перевод стр. 159). В монастыре Магнус постригся в монахи и написал своё духовное завещание. В этом завещании, не знаем – насколько подлинном, под монастырём св. Спаса разумеется латинский монастырь (находившийся в Абове или выше его на реке). Но монахи нашего русского монастыря св. Спаса, находящегося на острове Валааме, любители необыкновенных преданий (посещение их острова ап. Андреем), отнесли это к себе и сочинили предание, будто Магнус потерпел бурю в Ладожском озере, будто он спасся в их монастыре, будто у них в монастыре он принял православие, постригся в монахи, окончил свою жизнь и был погребён, см. История иерархии III, 489 fin.. (Стихотворную эпитафию, вырезанную на деревянной доске и находящуюся на воображаемой могиле Магнуса, см. у А. Н. Муравьёва в Путешествии по святым местам русским, ч. 1, 6 издание стр. 311, также у Немировича-Данченко в Поездке на Валаам (которого не имеем в настоящую минуту под руками, чтобы цитировать обстоятельнее). Эпитафия вовсе не древняя, в чём как будто уверяли Валаамские монахи Муравьёва, а сочинённая каким-то стихоплётом и деесочинителем в не особенно давнее время, см. Путешествие по озёрам Ладожскому и Онежскому Н. Озерецковского, напечатанное в Петербурге, в 1792 году, стр. 75, и указанный III том Истории иерархии, напечатанный в 1811 году, стр. 490 начало, в которых прямо и ясно говорится, что никакой надписи на мнимой могиле Магнуса нет. Озерецковскому монахи как будто не умели назвать мифического шведского короля и по имени, ибо он говорит: «Возле монастыря находится целая кленовая рощица, в которой показывают пустынники могилу некоторого шведского государя»).]
Одновременно с тем, как отказываться от прений с богословами латинскими, богословы наши имели свои прения домашние. От владыки новгородского Василия, который в 1348 году отклонил вызов короля шведского и который умер в 1352 году, сохранилось до настоящего времени послание к епископу тверскому Феодору о земном рае. Из этого послания и узнаём, что в Твери происходили распри о том, погиб или не погиб земной рай, в котором был поселён Богом Адам по сотворению и в котором он пребывал в состоянии невинности. Епископ тверской Феодор принадлежал к стороне тех, которые утверждали, что рай этот погиб, т. е. более не существует. Но архиепископ новгородский был противоположного мнения. Узнав о происходящих в Твери распрях и о том, какого мнения держится епископ, владыка Василий и написал к Фоедору послание, в котором утверждает, что рай не погиб, но существует и до сих пор. Своё мнение архиепископ доказывает ссылкой на апокрифы, в которых говорится о некоторых святых, будто одни из них жили близ рая, а другие были в нём самом, и наконец, ссылкой на своих новгородских купцов, которые, плавая по Чёрному или Каспийскому морю, будто бы занесены были бурей к месту святого рая. Подробнее об этом послании архиепископа Василия к епископу Феодору и об его содержании мы скажем в другом месте.
В 1353 году, перед самой смертью митрополита Феогноста, архиепископ новгородский Моисей, незадолго перед тем во второй раз занявший кафедру вместо умершего Василия, посылал послов в Константинополь к императору и патриарху, «прося от них, по свидетельству Новгородской летописи, благословения и исправления о непотребных вещах, приходящих с насилием от митрополита». К сожалению, остаётся нам неизвестным положительно, в чём именно состояли непотребные вещи. Никоновская летопись даёт знать, что жалоба была относительно проторей на поставлениях и относительно церковных пошлин святительских. Так как не могла иметь места жалоба относительно проторей, которые взимались епископами с низшего духовенства, ибо невозможно предполагать того случая, чтобы митрополит понизил размеры этих проторей: то необходимо разуметь протори, которые взимались митрополитами с самих епископов и понимать дело так, что Феогност слишком много взял или потребовал с Моисея за вторичное занятие им кафедры*. [*Архиепископ Моисей, оставив в первый раз кафедру, постригся в схиму, а правила канонические запрещают архиереям, принимающим схиму, возвращаться к прежнему достоинству, – собора в храме Премудрости правило 2 (в позднейшее время оно понимаемо было именно о схиме, как о настоящем монашестве, – ответы константинопольского собора епископу сарайскому Феогносту): нарушение правил канонических и могло иметь своим следствием нарочитое возвышение платы. Впрочем, должно быть замечено, что на показание Никоновской летописи нельзя особенно полагаться; о грамотах патриарха Антония в Новгород от 1393 года летопись говорит, что они были «о проторех и исторех, иже на поставлениях священных"- IV, 255 fin.; между тем в этих, дошедших до нас, грамотах (в Памятниках Павлова № 37 и № 38) говорится не о проторях на поставлениях, а о другом (см. ниже).] Что касается до церковных святительских пошлин, то под ними до́лжно разуметь те пошлины, которые взимались митрополитами с низшего духовенства всей митрополии и понимать дело так, что Феогност возвысил эти пошлины. Решение патриарха по жалобе архиепископа последовало при преемнике Феогноста св. Алексие. В речах о последнем мы и скажем о нём.
Митрополит Феогност приобрёл право на величайшую благодарность Москвы не только тем, что сам был верным и усердным её другом и сделал всё, что́ мог, с целью содействия её политическому возвышению, но и тем, что позаботился и успел оставить преемника по себе, который довёл союз высшей церковной власти с князьями московскими до его конца и до его неразрывности. Феогност, подобно св. Петру, имел своей фактической столицей Москву; Но и это пребывание второго митрополита в Москве не создавало для третьего митрополита – его преемника непременной обязанности сделать то же самое: Преемник Феогноста, как и преемник св. Петра, мог возвратиться снова во Владимир и там под влиянием других князей стать из друга Москвы её врагом; а между тем князья московские ещё не находились в таком положении, чтобы совершенно исключалась возможность подобного случая. Митрополит Феогност оставил в св. Алексие преемника по себе, который имел вполне заменить для Москвы его самого. Эта услуга Феогноста Москве имеет тем бо́льшую цену, что, будучи Греком, он шёл в данном случае против своих интересов греческих, ибо поставление митрополитов русских из природных Русских, каков был св. Алексий, далеко не считалось константинопольской патриаршей кафедрой делом желательным.
Современный Феогносту греческий историк Никифор Григора сообщает известие о нашем русском митрополите, как о богослове, именно – известие о том, как отнёсся Феогност в поднявшимся в Константинополе в 1341 году так называемым паламитским спорам (по поводу учения Григории Паламы о несотворенности фаворского божественного света). Но известие вовсе не может быть признано за совершенно надёжное. Будучи ожесточённым врагом Паламы и его учения, Григора уверяет, что с решительной враждой отнёсся к учению и русский митрополит. Он говорит, что приверженцы паламитской партии, желая увлечь и Феогноста в пропасть их собственной погибели, послали ему, как и всем другим архиереям, новые томы (том или определение собора 1341 года, которым признавалось и одобрялось учение Паламы), но что он, прочитав (присланные ему писания) и увидев (в них) тьму хулений и над всем деспотически господствующее (в них) эллинское многобожие, тотчас поверг (их) на землю и заткнув уши с великою поспешностью отскочил от злого слышания, – что он написал пространные укоризны, с надлежащими из Священного Писания обличениями и доказательствами, и послал их патриарху и епископам, называя этих последних безбожными и многобожными и крайне бесстыдными отметниками и гонителями отеческих преданий и подвергая их подобающим анафемам.
Мы сказали выше, что, по свидетельству того же Григоры, великий князь Симеон Иванович с другими князьями русскими прислал императору Иоанну Кантакузину большую сумму денег на возобновление упавшей восточной апсиды св. Софии. Какое бы ни было отношение этой большой суммы денег к закрытию галицкой митрополии, но со всей вероятностью нужно думать, что император обязан был ею главным образом митрополиту Феогносту и его греческому, в частности константинопольскому, патриотизму, ибо, по Григоре, его родиной был Константинополь.
Не особенно надёжны похвалы Григоры, поскольку он слишком руководился партийными взглядами и поскольку мы знаем совершенную несостоятельность некоторых его порицаний, но, во всяком случае, он отзывается о митрополите Феогносте с очень большими похвалами, называет его мужем разумным и боголюбивым и говорит, что в Константинополе, который был его родиной и которого он служил украшением, ещё юношей он приобрёл знание божественных канонов и законов. А две наши собственные летописи называют Феогноста великим наставником. О том, что до некоторой степени он может быть заподозриваем в страсти сребролюбия, мы говорили выше.
О систематической папской пропаганде в юго-западной Руси, которая началась со времени митрополита Феогноста и несколько ранее его – с последних лет правления св. Петра, мы скажем ниже, в особом отделе, посвящённом этой пропаганде.
Митрополит Феогност, скончался 11 Марта 1353 года*. [*По Никоновской и Типографской летописям, Феогност скончался 11 Марта, по Воскресенской летописи – 1 Марта, по Степенной книге (I, 444) – 14 Марта. Должно быть признано верным показание летописей Никоновской и Типографской, так как первая из них говорит потом, что великий князь Симеон Иванович, скончавшийся 26 числа следующего Апреля месяца, преставился полсемы недели после митрополита, минувшим его сорочинам.] Он погребён в построенной им церкви ап. Петра (которая, как мы говорили выше, составляла не самостоятельную церковь, а придел церкви Успения Божией Матери или Успенского собора. Он положен был в своей церкви об стену со своим предшественником св. Петром*. [*В московской Синодальной библиотеке сохраняется носящий имя митрополита Феогноста требник, в котором весьма сильно и весьма ясно обличается неправомыслие раскольников – старообрядцев. Этот мнимый Феогностов требник представляет собой то же самое, что́ соборное деяние на еретика Мартына армянина, – нашей Истории русской церкви т. I, 2 половина стр. 688 (электронная версия – второй абзац после сноски № 1545, прим корр.). Об изготовлении его, – далеко не весьма искусном, Фёдором Поликарповым, известным учеником Лихудов и директором типографии, см. в статье «Учёная деятельность Евгения Болховитинова», помещённой в июньской книжке Русского Вестника 1885 года, стр. 675 fin..]
Источник: История русской церкви / [Соч.] Е. Голубинского, засл. проф. Моск. духов. акад. – Москва : Унив. тип., 1880-. / Т. 2. [Ч. 1]: Период второй Московский : от нашествия Монголов до митрополита Макария включительно. (первая половина тома). - 1900. - VIII, 919 с.